Архитектурное бюро «Практика»: крупный план

Андрей Кановка. Как вы думаете, какой из реализованных проектов подчеркивает ваш профессионализм? Сразу скажу, у меня есть неочевидный ответ на этот вопрос.

Григорий Гурьянов. С точки зрения того, что мы делаем сейчас, таким может быть павильон в парке Олимпийской деревни. Либо многофункциональное пространство the Cube на «Флаконе». Но это уже законченная история, которая в последующей нашей работе продолжения не нашла.

Денис Чистов. Сделав «куб», ты устал и потерял к нему эмоции. А вот я устал от павильона. Делая долго проект, архитектор выходит за рамки абстрактного оценочного восприятия, начинает больше испытывать неудовлетворенность. Возможно, имеет смысл доводить проект до определенной стадии, чтобы не возникало лишних мук и к нему сохранялось хорошее отношение.

Г.Г. «Куб» был невероятным аттракционом. Заказчик ставил задачу сделать нечто, чему не будет аналогов в радиусе 3000 километров.

Д.Ч. А павильон в Олимпийской деревне – это важный объект в контексте нашей текущей работы и большого внимания к паркам.

Г.Г. Мне давно хотелось поработать с ландшафтом, и павильон такую возможность предоставил. Получилось наладить своеобразный диалог архитектуры с выбранным местом.

А.К. А вот мое мнение с вашим не совпадает. Я имел в виду проект, для которого обычно чертежи не делают, а вы сделали. Архитекторы обычно не занимаются такими проектами либо никогда не вспоминают о них, а у вас его можно найти на сайте среди реализаций. Это построенный по всем законам архитектуры синий сарай. 

И вот мне интересно, должна ли архитектура двигаться в сторону обслуживания большого количества людей через создание общественных пространств, многоквартирных домов и тому подобного, или ей надо тянуться к каждому отдельному человеку, к отдельной семье через небольшие постройки вроде сараев и дачных домов?

Г.Г. Не вижу противоречий в этом.

А.К. Но есть же разрыв между архитектурой и так называемым домостроением, являющимся уделом непрофессионалов.

Г.Г. Бродский успешно работает с небольшими объектами, с помощью них пересказывая свою философию, вкладывая в них поэтические образы. Цумтор (архитектор Петер Цумтор – Прим. ред.) делает то же самое, но в масштабе больших, серьезных общественных объектов.

А.К. Так почему небольшие объекты не любимы большинством архитекторов?

Г.Г. Любят и даже премии за те же сараи получают.

Д.Ч. Но наш сарай (в отличие от премированных – Прим. ред.) подчеркнуто другой. Он лишен философии и провозглашает ценность профессионализма. Он достоин быть построенным с соблюдением культуры проектирования, по чертежам. Почему большинство сараев так не строят? Ответ очевиден – за это не платят.

Г.Г. Архитекторам дай волю, они бы проектировали только сараи. Почему-то многим кажется, что типология простейших домиков со скатной крышей способствует достижению настоящей философской высоты. Наверно, это увлечение идет от школы Евгения Викторовича Асса, от того, как он учит своих студентов, от того, какие задачи им ставятся и что считается достойным вызовом архитектору. То же самое демонстрирует «Архстояние», где архитекторы, работая для души, во множестве делают вариации на тему сарая.

Людмила Малкис. Денис говорит, что за проект сарая архитекторам не платят, но при этом в мире архитекторы все чаще ставят во главу угла гуманистические цели, занимаются проектированием социального жилья, просто озабочены проблемой выживания людей.

Д.Ч. Если бы мы были художниками, для которых важно свободное творчество, тогда бы мы не были архитекторами. За профессиональные услуги архитектора надо платить. При этом в каждом проекте есть возможность задуматься над привнесением чего-либо важного для общественной пользы.

Г.Г. Задуматься можно, но реализовать не всегда получается. Проблемы и задачи архитектуры в России в целом исключают социальный подход. На эмоциональном уровне мне жаль, что так происходит, и неизвестно, будет ли у нас вообще когда-либо шанс самим поработать в этом мировоззрении… В Европе и Америке решают совершенно другие задачи, архитекторы там думают по-другому, потому что есть общественный запрос.

Д.Ч. У нас ведь даже запрос на благоустройство формально выполняется. Появились деньги – их надо потратить. Городу надо без лишнего осмысления куда-то воткнуть сотни клумб, лавок, фонарей. За качеством исполнения никто не следит. К счастью, архитекторы стараются выполнить свою работу хорошо. 

А.К. Недавно Елена Чернова, руководитель лаборатории социологии градостроительства РосНИПИУрбанистики, назвала работу с общественными пространствами в России имитацией урбанистики. Так ли это? И вообще, где архитекторы и урбанисты сходятся и расходятся по вашему мнению?

Г.Г. Илья Заливухин активно продвигает идею, что урбанист и градостроитель – это принципиально разные профессии. Он настаивает, что урбанистика – это искусство благоустройства, создание пространств в уже существующих для этого условиях. Сделать или не сделать улицу пешеходной, привнести в ранее безжизненный участок новые активности и так далее. Градостроительство решает большие задачи по созданию эффективно работающих городов и разработке стратегий их развития. Архитектор, занимающийся преобразованием локальных пространств, конечно, ближе к урбанисту. Мы сейчас в «Практике» этим и занимаемся.

Д.Ч. Урбанистика многими трактуется как нечто, связанное с социологией, экономикой. Это практически медийная вещь, которая должна работать над комплексными решениями помимо элементарного дизайна. Поэтому мы, скорее, не урбанисты, поскольку заняты именно дизайном, проектами. Является ли современное благоустройство имитацией, не готов ответить. Наверно, имитируется поставленная сверхзадача.

Г.Г. Мы неоднократно обсуждали, что имитация – ключевое слово, описывающее процессы, происходящие с архитектурой в России. Все время что-то имитируется, а декларируемые цели не соответствуют реальным. Это все прекрасно знают, это такие правила игры. Архитекторы стараются не перед людьми, а перед заказчиками. Все позитивные изменения возникают как побочный эффект.

Д.Ч. Наша же главная идеология – хорошо делать свое дело. Даже сараи строить с чертежами.

Л.М. Тем не менее, положительные изменения налицо - Москва сильно изменилась за последние годы. То же массовое благоустройство выросло из частных инициатив и было подхвачено представителями бизнеса и власти. Для кого-то это стало возможностью получить политические баллы, для кого-то – вложить инвестиции.

Г.Г. Несколько лет назад креативный класс потребовал: мы хотим комфортный город. Сейчас же эта повестка присвоена властью для своих целей. И региональным администрациям указывают, чтобы они занимались благоустройством общественных пространств.

Но архитектура, конечно, за последние 15 лет в России проделала большой путь. У архитекторов стал шире кругозор, больше и лучше стал инструментарий, изменилось само осмысление профессии. В основной массе делаются приличные проекты. Вспомните, что делалось в 2000 году, и сейчас.

А.К. Вернемся к вашим проектам. Можно ли назвать архитектуру парков и общественных пространств направлением бюро «Практика»?

Г.Г. На самом деле, мы не выбирали это направление, так сложились обстоятельства. У Мосгорпарка с самого начала была установка на работу не с большими бюро, а с молодыми архитекторами. И мы попали в их список, нас позвали.

Д.Ч. Это не главная специализация. Просто существует такой запрос.

Л.М. Что вы мечтаете построить?

Г.Г. Я бы построил жилье, которое не подходило бы под форматы жилых башен и комплексов. Малоэтажную постройку с разнообразной типологией квартир. С удовольствием сделал бы интересную реконструкцию, поработал бы с наследием. Мы с Денисом, кстати, заканчивали кафедру реставрации и реконструкции. Наши профессора вложили в нас трепетное отношение к работе с исторической архитектурой. К сожалению, сейчас мы с ней никак не соприкасаемся. Хотя мы работали над «Флаконом», когда была волна реконструкции промышленных объектов, и усадьбой Хвалёвское в Вологодской области. Усадьбу восстанавливали потомки бывших владельцев по личной инициативе, и мы им помогали как архитекторы, можно сказать, консультировали. Получилось очень неплохо.

А.К. В одном из интервью вы сказали, что ни традиции, ни современная русская архитектура не дали вам нужного импульса. И тогда вы сформулировали свои принципы и ценности. Что это за принципы?

Г.Г. В начале существования бюро мы поняли, что нам не на что опираться. Традиция если и была, то связь с ней оказалась утерянной. Кто-то говорит, например: «конструктивизм - наше все, надо продолжать его традиции». Но это же невозможно, нет живых носителей. И мы решили создать себе точку опоры сами, в виде набора принципов.

Д.Ч. В результате работы принципы развиваются. Это не что-то раз и навсегда задекларированное. Для нас это было просто точкой отсчета. Мы и проект «Я делаю / I do» затевали для того, чтобы поговорить с архитекторами, понять, нужна ли им система координат. Оказалось, что многие все делают по-своему и даже не задумываются, чем же они занимаются на самом деле.